Шмагия - Страница 50

— Оставайся! У нас будет замечательный номер!

Григорий остался.

Номер действительно получился замечательный. Позже выяснилось, что у Грини сильный бас, и он начал петь. Зрители рукоплескали, дети вопили от счастья. Грине было хорошо в цирке. Здесь нашли приют братья по уродству, не сумев ужиться с соплеменниками. Изгнанники, беглецы, бродяги. Все были смешные, а значит, друзья. Даже молчун-хозяин или суровый шпрехшталмейстер Страйд, которого Гриня побаивался. Впрочем, суровость Страйда имела под собой основания: поди-ка удержи в узде всю эту разношерстную ораву без должной строгости!

Впервые за много лет Гриня был счастлив. А в крошке Зизи он просто души не чаял. Наверное, их связывало нечто большее, чем дружба. Однако это чувство не имело никакого отношения к воспоминаниям о чалой кокетке и Доступных Сестрах. Нужных слов Григорий подобрать не мог, не умел и не собирался учиться этому обременительному искусству.

Короче, Зизи была просто замечательной!

А еще она умела колдовать.

CAPUT VIII

«Не сталь двуручного меча, но сила колдовства и чар ценилась в том бою…»

— В каком смысле? — с легкой брезгливостью осведомился Мускулюс.

От умельцев разного рода его уже тошнило. В Высокой Науке и крысиных бегах разбираются все, это известная аксиома. История простодушного китовраса трогала сердце искренностью и безыскусностью, вызвав ответную симпатию, — но заключительный пассаж… Скрыть раздражение, подобное тому, которое испытывает гурман перед миской простокваши, оказалось трудно. Андреа ни за что не признался бы даже амулету-исповеднику, что временами чувствует себя Эдвардом II, королем Реттии пятилетней выдержки.

О, мания величия была здесь ни при чем!

Хотя малефик и осенил себя углом-оберегом, помянув всуе тайное имя Нижней Мамы, опасное для обладателей маны, — Мания.

Просто, как Его Величество на Дикой Охоте, колдун нервничал, определенно не замечая чужого злотворного влияния, но все больше запутываясь в случайностях, совпадениях и коварных пустяках. В похожих ситуациях учитель Просперо, большой мастер загадок, говаривал: «Это, братец, играет орган в кустах!» — оставляя ученика чесать в затылке. Наблюдая за игрой китоврасьего хвоста, Андреа думал, что судьба-злодейка небось хихикает за поворотом. Все, значит, маги-шмаги в гости будут к нам! Все гурьбой съехались в Ятрицу тыкать шпильками в седалище безобидного малефика! Маг-покойник, стервятник его заешь, бойкий шарлатан Янош, кожевник Леонард Швеллер, сбрендивший на старости лет, ведьма Мэлис с конвергентными заклинаниями, теперь еще эта лилипутка…

Когда малефик касался ауры Зизи, он выяснил без сомнений: из крошки чародейка, как из самого колдуна — акробат. Ну ни капельки маны! У Яноша, пожалуй, больше станет…

Проклятье!

Лилипутка — шмага?!

Тирьям-пам-пам-тирли-пырли… Андреа готов был поклясться, что на Ежовой Варежке, в кустах ежевельника, звучит насмешливая сарабанда. Это играл мерзавец-орган, столь часто вспоминаемый Просперо Кольрауном. Боевой маг знал толк в такой музыке.

— В смысле? — удивился китоврас. — Не-а, сударь, не в смысле. Она руками делала. И глазами смотрела. Хо-хо! Судьбы насквозь видела.

— Ясновидица, что ли?

— Вы, сударь мой, не смешной, — сделал Гриня странный вывод, почесывая круп. — Совсем не смешной. Не понять вам. Как представлению конец, так ребятишки к Зизи валом валили. Она руками делала, глазами смотрела и все им говорила. Кто охотником станет, кто рыцарем, кто фрейлиной… Про свадьбы толковала, про малышей, которые после народятся. Ежели кто хворый да увечный — когда выздоровеет. Детвора в три уха слушала. И отцы с мамками подсаживались. Зизи, она ведь долго говорила, красиво. Любой поверит. Хо! Особенно если руками делать. И глазами смотреть.

Начался мелкий дождик. Слепец при ярком солнышке, теплый баловник, он взъерошил волосы малефику, вздыбил шерстинки на конском теле китовраса. Раскричалась сорока на плетне. Ее стрекот понесся далеко-далеко, через мост, в громаду Филькина бора. Небось, тоже судьбу насквозь прозрела, дуреха. Скоро теплу конец, дожди польют иные, замутят грязь непролазную. Умница-сорока, всю правду видит.

— Сбывалось?

— Не-а, — весело ухмыльнулся Григорий Иннолиур, рогатый неудачник. — Ни хрена не сбывалось. Случится, по второму разу в знакомый город заедем… Ребятня подросла, младших братишек-сестренок в цирк ведут. Кто был увечным, таким и остался. И фрейлин с рыцарями среди знакомой публики не встречалось.

— Бить вас не пробовали?

Мускулюс хорошо представлял настроение родителей, поверивших словам Зизифельды. Ждешь, что чадо, сидевшее сиднем на печи, поднимется на резвы ножки, что свой заморыш возьмет за себя первую красавицу… Вера горами движет. Решится сынок бондаря и подастся сдуру в рыцари, пленен рассказом о светлом будущем. Стану, значит, младым кавалергардом, затем маршалом королевства, Ее Высочество отдаст мне руку и сердце…

Когда в дерьме вываляешься, рад придушить заразу-пророчицу.

— Бить? Нас?! А за что нас бить, сударь? Нет, не пробовали. Мы ведь смешные… Ну, не сбылось. Зато послушали, порадовались. Вот маленькую сестричку привели — пусть теперь она послушает. Как вырастет, станет лютнисткой-мастерицей, встретит в странствиях принца инко… инку…

— Инкуба?

— Нет, не инкуба. Инго… иго-го… Ну, вроде как «кого ни то»!..

— Инкогнито?

— Точно! Его самого! Зизи руками сделает, глазами посмотрит и расскажет. Нет, сударь мой, не били нас.